вали на питание горожан, что помогать нам приезжали, а теперь своими силами справляемся. — Почему рязанцы приехали? — А я завербовал, сагитировал. Так говорю и так: «Давайте в наш колхоз!» Тем временем мы дошли до мехцехов, которыми председатель обязательно хотел похвастаться. — Здесь мы делаем дранку для крыш. Стоит она триста рублей за кубометр, а если осиной продавать — пятьдесят рублей, значит обращаемся мы с осиной по-хозяйски. А здесь у нас циркулярная пила. — И леском приторговываете? Председатель весело подмигнул мне и ничего не ответил. — А вот была мельница. Когда-то она работала. Размытая и разрушенная плотина мельницы (все на той же Вольге) представляла жалкое зрелище. Разваливался и сарай, хранящий еще внутри на перекрытиях толстый слой почерневшей мучной пыли, может быть двадцатилетней давности. Но сытный и вкусный мучной дух, какой бывает на мельницах, давно выветрился. — В ближайший год восстановим и пустим эту штуку. Пусть крутятся жернова, веселее жить будет. Председатель был, конечно, хвастун в той части, что приписал себе то, что от него вовсе не зависело. Лесозаготовки отменили сверху, а не то чтобы «у нас ни-ни», авансирование деньгами колхозников проводилось в масштабах страны, рязанские семьи он не вербовал, они приехали сами, строительство стало возможно благодаря государственным ссудам, а отнюдь не председателевой изворотливости. Но это все мелочи—главное было в том, что колхоз действительно креп. Ведь мы вышли в поход как раз в то время, когда в деревне начали сказываться результаты государственных мер и постановлений. Забегая вперед, следует сказать, что в каждой деревне мы видели новые скотные дворы, свинарники, овчарники, зерносклады... В каждом, даже очень слабом колхозе (скоро 39
RkJQdWJsaXNoZXIy NTc0NDU4