— Петра Палыча, он уж работал, лучше его не найти. Поднялся Петр Павлович, лет пятидесяти, высокий и худощавый. В руках он тискал фуражку. — Не дело это, вот что скажу. Был я помощником бригадира, перевели меня на телят. Пасти, значит, их. Оченно я к телятам привык, и они ко мне, значит, тоже зачем меня отрывать? — Давайте так, — предложил председатель, — попросим Фаю. Если Фая согласится, то оставим Петра Павловича на телятах. — Нет! Его просить, Петра Палыча просить. Бабы, чего сидите, просите Петра Палыча! Просим, просим! — закричали со всех сторон. Петр Павлович вскочил, возбужденно огляделся вокруг, и на лице его отразилась короткая, но острая борьба: тяжело было бросать телят. Потом он отчаянно ударил фуражкой об пол. — Ладно, давайте... Не вынесло, значит, мужицкое сердце, что его столько народу просило, да так дружно. Собрание продолжалось. — Как вы помните, мы посылали письмо дедушке Махмуду Айвазову, правда ли, ему сто сорок семь лет? Колхозники вспомнили про письмо, оживились, заинтересованно зашумели. — Вот пришел ответ от дедушки Махмуда, — и председатель стал читать письмо, где азербайджанский старожил благодарил за внимание, желал успехов. Видно, что писал не сам, и написали за него казенно, сухо. Но вся эта история была хороша и трогательна: заинтересовались, написали письмо, получили ответ, занимались этим на колхозном собрании. Что-то теплое и человеческое было тут. И то хорошо, что старика председатель называл не товарищ Магомет Иванович Айвазов, а просто дедушка Махмуд. В начале собрания мы послали председателю записку, и теперь он объявил: 19!
RkJQdWJsaXNoZXIy NTc0NDU4