на ней радостных зорь, мало ли слышано соловьев, мало ли похожено по ее ночным берегам! Одних стихов прочитал я ей уйму, и много стихов напела она мне своим ласковым тихим журчаньем. И все это, весь особый, радостный, ни на что не похожий мир под названием Ворша, начинался теперь у моих ног, в дубовой колыбели, среди цветов и травы с пшеницей в изголовье. Зеленые струйки переливались в черной траве, убегая к большой развесистой иве. Там ручеек поворачивал направо и струился вдоль большого оврага, сливаясь с другими родниками. Утром, теперь уж втроем, мы снова пришли сюда. Как изменилось все вокруг на утреннем солнце! Вместо зеленой вилась золотистая, почти огненная вода. С травы и цветов капали в нее тяжелые, как жемчуг, седые капли. Родников оказалось семь. Но тот, у которого я побывал ночью,,— самый большой, называемый Гремяч- кой, считается главным. Теперь можно было разглядеть дно колыбели. Оно было песчаное, чистое. Там и тут мельтешили в неподвижной, как бы застекленной воде фонтанчики песка. Значит, там-то и вырываются из земли родниковые струи. Я насчитал шестьдесят мельчайших песчаных фонтанчиков. Конечно, мы пили родниковую воду и умывались почти благоговейно. А потом пошли по течению. Вода повела нас туда, где заплуталось во ржи да клеверах мое невозвратное золотоголовое детство. ДЕНЬ ШЕСТНАДЦАТЫЙ Этот день, как известно, начался у ключа, под названием Гремячка, у истоков реки Ворши. Мы шли, философствуя на тему, что появилось раньше — угро-финское название реки или славянское название ее истока. Между тем солнце поднялось выше, роса обсохла, и в пустом еще, промытом утреннем воздухе начали 168
RkJQdWJsaXNoZXIy NTc0NDU4