выпущенной поверх штанов и распахнутой на груди, был как дуб, — кряжистый, устойчивый. В разрез из рубахи проглядывало темнодубовое тело. Он пил чай, распарился и теперь блестел, как полированный. Колхозники не упускали случая, чтобы кольнуть Седова. Ты, мол, княжеский приспешник, на побе- гушках у князя был, тарелки за ним лизал. Но Николай Иванович относится к этому стоически и, несмотря на свой возраст, исправно работает в колхозе. В посудном шкафу у Седова среди незамысловатой крестьянской утвари — стаканов, чашек и прочего — красуется вещичка из далекого, несуществующего мира, как бы обломок Атлантиды, вымытый на берег океана прибоем. Вещичка эта — страусовое яйцо, взятое в золоченую резную оправу. За ним одним угадывалась роскошная гостиная со сверкающим паркетом, с тяжелыми портьерами, с канделябрами и бра, с породистыми женщинами в шуршащих платьях. Прошлый мир исчез, но иногда он нет-нет да и протлянет таким вот страусовым яйцом или статуэткой японской резьбы, найденной в земле ребятишками, или кустом заморских роз, расцветших вдруг на колхозной усадьбе, или бочонком вина, найденным в корнях выкорчеванного дерева. Но если остались, продолжают жить приметы старого мира внешние, значит должны быть и внутренние, в душах людей, в их сознании. Уж не страусовое яйцо это будет, а, к примеру, холуйская черточка в характере, не японская статуэтка, а желание благополучия только себе одному, не розовый куст, а преступнобезразличное отношение к колхозной корове. Кроме яйца, нас поразил висевший на стене, увеличенный портрет хозяина дома в молодости. — Неужели это были вы? — Я самый и есть. Что, хорош? За мной, бывало, девки косяками ходили, дрались из-за меня, царапались. Ради христа, бывало, просит погулять с ней. Художник к князю приезжал, посадит меня и рисует. А потом сказывал, будто мой портрет 136
RkJQdWJsaXNoZXIy NTc0NDU4